Светлана Гамзаева (психолог, Нижний Новгород)
Спальный мешок лежал на складе в магазине и думал, что создан непременно для великих свершений. Просто не могло быть иначе, чтоб он, такой мягкий, легкий, разноцветный (с одной стороны – в горошек, а с другой – в клетку), - чтобы он не был предназначен для чего-нибудь эдакого, большого и настоящего. Главное, дождаться, когда за ним придет покупатель, и у спального мешка начнется подлинная жизнь. Во всяком случае, на складе поговаривали, что подлинная жизнь у спальных мешков начинается только тогда, когда за ними приходит Покупатель.
Спальный мешок потерял уже счет дням, когда наступил и его час. Парень подхватил его подмышкой и увез домой. И у спального мешка началась жизнь, полная приключений. Парень любил путешествовать и всюду возил его с собой. Они спали в Булонском лесу в Париже, на пляже Лазурного берега, в хостелах Лондона и Амстердама, прямо на траве Авентинского холма в Риме, откуда открывался вид сразу на три государства, и даже в трюме корабля. Ночью спальному мешку доставались сны парня, те, что не находят покоя в душе и рвутся наружу. (Сами спальные мешки ведь не видят собственных снов.) А днем парень всегда носил спальный мешок на спине в рюкзаке, и тот краешком своего глазка на молнии успевал смотреть вокруг и удивляться. Иногда ему даже казалось, что он самый счастливый спальный мешок на свете, но он тут же пугался этой мысли. Потому что он не сделал ничего такого, отчего ему быть самым счастливым. Ему казалось, что самое главное у него впереди, он ведь для чего-то создан - наверняка большего, чем просто ездить по миру.
О чем-то большем спальный мешок начал задумываться, когда жизнь его перестала быть такой комфортной, как прежде. У парня появилась девушка, и они теперь спали в нем вдвоем. Если бы только спали, еще и постоянно возились, прыгали, и как-то странно, волнующе пахли. И спальному мешку от этого становилось так тесно и муторно, что ему начинало хотеться трещать по швам. Но он никогда не трещал, потому что ему было неудобно перед подушкой. Да, в его жизни появилась подушка. Маленькая такая, думка. Ее принесла с собой девушка. Это было единственное более-менее, что девушка принесла с собой. Спальный мешок очень хотел подружиться с подушкой, но она сильно важничала, потому что считала себя всезнайкой. Ведь девушка доверяла подушке самые сокровенные мысли иногда даже слёзы. Спальный мешок хотел было сказать подушке, что на самом деле никакая она не важная, потому что его парень долгое время вообще обходился без неё и ни на что не жаловался. Но промолчал, потому что подушка хоть как-то скрашивала его одиночество, которое спальный мешок стал чувствовать после того как в нем появилась девушка.
Однажды ночью девушка так сильно плакала, что слезы достались не только подушке, но и спальному мешку. (А подушка была – хоть выжимай.) Девушка говорила парню, что у них будет ребенок. И тело парня в ответ становилось чужое и жесткое, так что спальному мешку хотелось сжаться в сверток. Он не знал, что такое ребенок, но это слово сильно его взволновало. И он думал об этом день и ночь, и еще день, и еще ночь, и так тридцать три раза подряд. Из слов девушки парень понял, что ребенок должен появиться из утробы. В слове "утроба" ему слышалось "утро", он не знал, что это такое.
- Ну, утроба – такая полость, - со знанием дела сказала подушка, - что-то мягкое и теплое, где ребенок спит, пока не захочет выбраться наружу.
Спальный мешок подумал, что, получается, он и есть та самая утроба, но постеснялся сказать. Колкая особа была эта подушка, некоторые перышки в ней были слишком грубы и царапались.
Первой радостью стало уже то, что парень с девушкой перестали прыгать в нём, и ночи теперь проходили спокойно. Спальный мешок каждый день ждал, когда же в нём поселится ребенок, но это никак не происходило. А по возвращении домой из путешествия девушка свернула спальный мешок в тугой сверток, в какой парень его никогда не закручивал, и убрала на самую дальнюю и темную антресоль стенного шкафа.
Там и коротал спальный мешок дни и ночи всеми покинутый. Он пробовал вспоминать свои прежние путешествия, но картинки городов, запах дорожной пыли и шум моря становились с каждым разом всё более расплывчатыми и ненастоящими, а потом и вовсе исчезли. Спальному мешку даже стало казаться, что никакой он не спальный мешок, а просто сверток, и это было особенно тоскливо. В нём осталось только чувство дороги и вера, что он создан для чего-то великого. Совсем маленькая, но твердая и значительная вера, как замок на его молнии. (Без этого замка он был бы не спальный мешок, а простое одеяло.) Он продолжал верить, что он утроба, и однажды в нём разовьется подлинная жизнь, из него выберется настоящий ребенок. Он так и не узнал, что такое ребенок, но верил, что это нечто по-настоящему великое. Только ради этой веры, чувствовал он, и стоило жить.
Однажды он решил, что его мечта сбывается. Дверь кладовки открылась, и запахло воздухом. Спальный мешок вытащили на белый свет, и его глазок жмурился от новой люстры в комнате парня. Спальный мешок подумал, что сейчас его развернут, он расправит онемевшие части и начнет жить. И тут увидел ухмылку подушки на кровати.
- Фу, почему ты такой пыльный? – спросила она и чихнула. Подушка еще больше похорошела, с тех пор как они не виделись, на ней появилась новая наволочка.
- Я пыльный от тоски, - сказал он ей. - Но всё не зря. Теперь я, наконец, стану утробой.
- Утро-о-хо-хо-хо-бой?! – загоготала подушка. – Какая ты к черту утроба? Утроба дарит тепло!
- Я тоже умею дарить тепло.
- Ты!? Пока ты один, ты совсем холодный. Наоборот, это согревают тебя. Ты вообще ничего не создаешь. Ничего-ничего-ничегошеньки!
Он чувствовал себя еще более одиноким, чем на антресоли.
- Как будто ты что-то создаешь, - буркнул он.
- Я? Да я создаю сны. Я ж подушка! – выпятила она брюшко. – Главная ночная подружка. Да не простая, а думка! А ты кто? Ты - всего лишь одеяло! И то в горошек.
- Неправда, я спальный мешок. И с обратной стороны я в клеточку.
От этого подушка захохотала еще громче. Но ей быстро пришлось замолчать, потому что в комнату вошла девушка, а подушки никогда не смеются в присутствии хозяек.
Девушка подхватила спальный мешок в охапку и вынесла на улицу. От вида улицы у него защемило зубцы на молнии, так нахлынуло прошлое. А девушка бросила его прямо в дурно пахнущий помойный ящик и ушла.
Спальный мешок много чего видел в жизни, видал он и помойки в разных городах мира, и понял, что всё это означает. Жизнь его кончилась. Вера только подвела его, потому что позволяла мечтать о несбыточном. А мечта оказалась глупым пшиком. На него теперь валили всякую всячину. Бомж, обследовав ящик, выудил оттуда все бутылки и банки из-под пива, но даже не взглянул на спальный мешок. И спальный мешок приготовился к смерти. Оказалось, что это даже почти не страшно - понимать, что жизнь прошла, и ждать конца. Даже это можно пережить.
Потом приехала машина и проглотила содержимое всех ящиков во дворе, и в соседнем, и еще в одном. А спальный мешок, на его удивление, всё продолжал жить. На городской свалке пахло не менее отвратительно, но она отдаленно напомнила спальному мешку те дни, когда он путешествовал на спине у парня. Была в этой свалке какая-то романтика. Особенно радовали чайки, которые прилетали сюда каждое утро, и спальный мешок думал, что раз одни и те же птицы бороздят морские просторы и свалку мусора, между морем и помойкой должна быть какая-то связь. Правда, спальный мешок теперь немного боялся философствовать, потому что подозревал, может быть, именно из-за этой философии он и оказался здесь. Но с другой стороны, созерцание и размышление оставались единственным, что помогало не погрузиться в вонючую кучу гниющего мусора и удерживаться на поверхности этой склизкой бездны.
Да и вообще ему крупно повезло. Он оказался по счастливой случайности на краю полигона, и ему был виден даже окаём леса. Иногда, при благоприятной розе ветров, до него доносились отголоски запаха хвои. Когда-то с парнем они часто ночевали в сосновом бору около небольшой речки. Но он не хотел это вспоминать, потому что вспоминать такое было больно, и он чувствовал, что эти мысли его окончательно разрушат. А он, конечно, разрушался, что и говорить, сделался таким грязным, что ни горошек, ни клетку нельзя было различить на нем, да и ткань местами просто расползалась. И только молния, он знал, работала исправно, но давно уже не была никому нужна.
Шли дни и ночи, а он коротал их, перестав обращать внимание на ход времени, и лишь иногда думал: неужели, подушка права, и он никогда не умел дарить тепло?
В одно прекрасное утро спальный мешок проснулся и не увидел грязи вокруг. Это выпал снег. Всё вокруг замерзло и покрылось корочками льда, а он – нет. "Значит, во мне есть всё-таки частичка тепла",- подумал он. И тут за ним пришел волк. Взял в зубы и поволок в лес. Нет, не волк, а волчица, - понял спальный мешок, потому что он почувствовал запах утробы. Он вдруг узнал ее, как-то сразу, нутром.
Волчица притащила спальный мешок в нору, и они лежали там с ней вдвоем. Дни сменяли ночи, ночи дни, и они слились – спальный мешок и волчица. Иногда она, правда, уходила, но всегда возвращалась, пока спальный мешок еще оставался теплым. Однажды ее не было очень долго, а тепло всё длилось в нём. Он подумал даже, что, может быть, научился создавать тепло, но отбросил эту мысль как несущественную.
В тот день, когда через вход в нору запахло весной, в спальном мешке появились щенята.
- Так вот что такое ребенок,- догадался он. Конечно, волчата были частью волчицы, которая теперь пахла молоком и счастьем. Но они были и его тоже, и он тоже весь пропах счастьем. Ну, и конечно, молоком тоже.
Однажды, когда на улице стало тепло, как в норе, волчата разыгрались и вытащили его наружу. Они рычали, больно вгрызались в него зубами и когтями, устроили настоящую кутерьму. Но ему было хорошо. И даже совсем не больно. Потому что не боль была в нем, а он – в боли. Он чувствовал себя частью мира вокруг себя. И частью этих волчат - тоже. А они тявкали, дрались и рвали его на куски, всё более мелкие и мелкие кусочки. Но он думал, что ведь уже давно перестал быть спальным мешком, гораздо раньше, чем это понял. А может быть, никогда им и не был. Он всегда был чем-то большим, чем себе казался. Он был и норой, и свалкой, и волчицей, и парнем, и городами в которых тот был или не был, всеми дорогами мира, и этим небом, конечно, небом, небом прежде всего. Его частички становились всё меньше и меньше. Волчата совсем заигрались, а их зубы и когти были уже почти как у взрослых волков. Они превратили его в ошметки тряпок в горошек и в клеточку, в клубы шерсти и пуха. А когда подул ветер, его размело по всему лесу, и так он стал лесом. Да он давно уже был им.
Тем временем наступил вечер. Самый маленький, родившийся последним, волчонок вдруг бросил драться и заскулил. Его братья последовали его примеру. И вот их скулеж превратился в настоящий, первый, взрослый волчий вой. И спальный мешок услышал эти звуки и понял, что песня волчат посвящена именно ему, их утробе. В тот момент он снова почувствовал себя спальным мешком. Наверное, в последний уже раз.
Или немного спальным мешком. Если для вас есть в этом разница.
|
